По вопросам вступления в Союз писателей звоните:

Тобольская Татьяна Станиславовна, 8 499-430-00-89 доб. (101)
ответственный секретарь приёмной комиссии ИСП.

Получать наши новости по электронной почте:

Введите ваш email:

Ирина Кульджанова

1111

Рецепты счастья

Баб Веру привезли в больничную палату в пятницу, поздней ночью – сухую, беззубую и совершенно седую. Скрюченную от боли. Иглы систем выныривали из тонких, пугливых вен, лекарство разливалось под пергаментную кожу… Она ничего не видела и не слышала, не понимала, что у нее спрашивают, была не в состоянии что-то ответить. Ночь казалась бесконечной. К утру подкараулил сон – или это было полузабытье от тех лекарств, что все же проникли в ее тело. Мутное, туманное полузабытье где-то на грани между сном и тупой бесконечной головной болью.

Врач тронул спящую старушку за плечо. Она проснулась.

– Как вы себя чувствуете? Голова болит?

– Да… И рука правая почему-то.

– У вас случился приступ, судороги, и вы упали на лестнице, помните?

– Нет… Ничего не помню… Раньше так тоже было… Только мне домой надо, там дед только и куры, еще Жерех… Голодны все будут…

– Домой пока не выйдет, разберутся как-нибудь без вас… Недельку полежите, полечим, потом посмотрим…

Она не смогла встать и обессилено уснула.

В субботний день посетителей с утра было много, но к старушке никто не пришел. Она сквозь слезы причитала вполголоса:

– Ведь с голоду помрут все: и дед, и куры, и Жерех…

Сания, соседка по палате, пыталась успокоить ее:

– Баб Вер, ну что вы, да все будет хорошо – говорили же, что уже было так, и ничего, обошлось, и в этот раз все обойдется!

Баб Вера, лежа на жесткой кровати, куталась в бурую, без единой пушинки, дряхлую шалёшку, натягивала до дрожащего подбородка тонкое больничное одеяло и тяжко вздыхала. Не веря в сказанное, беспрестанно смаргивала то и дело набегающие слезы. Отказывалась от сладостей, которыми была готова поделиться Сания.

К этой грузной моложавой женщине, занимавшей кровать напротив баб Веры, с утра беспрестанным потоком приходили родственники и подруги. В тумбочку уже гостинцы не помещались, и весь подоконник палаты, нарушая больничные правила, был уставлен пакетами соков, коробками конфет и восточных сладостей, завален фруктами. Баб Вера лежала, отвернувшись к стене, и почти не двигалась.

Сания громким трагическим шепотом сообщала каждому вновь пришедшему:

– Это новенькая моя, баб Вера. Не встает совсем, а дома хозяйство, и муж беспомощный, и собака привязана…

Гости оглядывались, покачивали сокрушенно головами, вздыхали и предлагали варианты спасения баб Веры. Вспоминали прабабушкины рецепты лечения всего-всего при помощи лука и лимона. И еще коньяка. Непременно армянского, а то толку не будет. Выуживали из памяти имя и фамилию чудо-доктора, который может все и бесплатно, – правда, к сожалению, уже умер.

Солидная апа в пуховом жилете и плюшевой юбке в пол потребовала лист бумаги, ручку, книгу в жестком переплете, стул поудобнее, чтобы помогли снять жилет – а то жарко, чтобы открыли дверь – а то душно, чтобы заварили чай – а то пить хочется, чтобы все молчали – а то не вспомнит, чтобы нашли очки в сумке… Основательно подготовившись, апа, сурово глянув поверх очков на окружающих ее притихших родственников и задержавшись укоризненным взглядом на Сание, углубилась в написание молитвы. Она медленно и тщательно выводила неровные разнокалиберные буквы, задумчиво поднимала иногда взгляд к потолку, хмурилась, вглядывалась, словно вдруг там, на белой поверхности, проступали слова. Милостиво кивала потолку, при этом тяжелые серьги из черненого серебра хранили выдержку и, словно намагниченные, оставались строго перпендикулярными полу. Спустя пять или шесть таких молчаливых совещаний все было готово. Наполовину исписанный лист был благоговейно сложен вчетверо и заботливо подсунут под подушку баб Веры с громким бормотанием:

– Бисмилля.

Сильней этого метода спасти баб Веру никто не предложил, да и время посещений иссякло – впереди маячил обед и послеобеденный сон. И в палате остались только Сания и баб Вера. В коридоре загромыхала тележка кухни, развозя по палатам первое, второе и компот производства больничного пищеблока. Сания, оглядев тумбочку и подоконник, довольно вздохнула: нет, обедать казенным сегодня она не будет. Поудобней умостилась на кровати, поправила сползшую подушку, подоткнула поплотней одеяло и услышала дребезжащее:

– А что на обед?

Удивленно посмотрела на подскочившую с кровати баб Веру, которая, правда, тут же ухватилась за ручки ходунков, но не сбавила прыти и уже маячила на пороге палаты. Услышав от буфетчицы раскатистое: «Борщ! Греча с подливой!», баб Вера застыла. Потом отрицательно качнула головой, понурилась, съежилась и, тяжело опираясь на ходунки, побрела к кровати. Села. Легла. Снова села, спустила ноги с кровати, нашаривая раскиданные тапки. Горестно вздохнула и сказала:

– Вот завсегда так-то. Что они меня сызнова-то в больничку приперли? Тоже мне новость. Сколько себя помню – ну грохнусь я, ну забудусь, дед меня до дивана доволочет – помаюсь до утра и на работу. Чего меня возить-то? Все одно не лечат, так, для проформы…

Она помолчала.

Сания уже раздумала спать, ожидая продолжения истории. Уж она-то, Сания, была уверена, что апа не зря тут для баб Веры старалась, и несомненное улучшение ее состояния – заслуга Аллаха и немножко – апаши любимой. Баб Вера тем временем снова затосковала: «Что мои олухи там поделывают? Поди ж, и еды себе дед не сготовит. Мужики – они ж как дети, беспомощные… А где соль? А уже кипит? А как резать? А когда бросать? Выключать? Жерех опять с голодухи кур давить начнет, чертов барбосина… Глаз да глаз за ними нужон, домой мне надо, неча тут койку отлеживать… Борщ… Дед любит мой… Да ток вечно капусту туда забывает кинуть, говорит мне: мол, отдохни, Веруша, сам доварю! И забывает, склероз ходячий… И ведь все одно – любит, даже и не замечает, что без капусты частенько… А я капусту-то сызмальства не ем – ну никакую, так и привыкла уж, что и борщ без нее… Как они там без меня… помрут же с голоду все…»

Она снова тяжко, устало вздохнула, бросила искать тапки и улеглась. Что-то горестно бормотала себе под нос, но разомлевшая в тепле и сытости Сания слышала ее уже сквозь обволакивающую дремоту.

Проснулась она от стука в дверь. Спустя мгновение в палату осторожно втянулся высокий жилистый старик, подслеповато пощурился и, углядев баб Веру, уверенно двинулся к ней. Сания шевельнулась, он повернулся всем корпусом и шумно выдохнул:

– Здравствуй, доча!

И расплылся в щербатой улыбке. Улыбка была такой, что невозможно было не улыбнуться в ответ. Все его лицо, изборожденное глубокими морщинами, вмиг потеряло суровость и сдержанность. Клочкастые брови забавно вздернулись домиком, в живых темных глазах мелькнуло что-то хитрованское и шкодное. И еще какая-то беззащитность и доверчивость.

– Сан Саныч я буду, вот к Веруше приехал… – он, оглянувшись, водрузил принесенный пакет на тумбочку. – А она спит еще… Поди, ночь всю промаялась, да?

Он потускнел, погрустнел. Сания, не выносящая чужих печалей, встала и приволокла из угла стул для гостя. Затем примостилась снова на своей кровати.

– Да вы садитесь, Сан Саныч, она проснется скоро уже. Баб Вера так переживала за вас, извелась вся…

– Она, поди, не ела ничего?

– Да… от всего отказывалась, каждый раз плакать принималась…

Сан Саныч укоризненно покачал головой, и Сания увидела, что он снова улыбается – в этот раз смущенно и немного растерянно.

– Дак это я виноват, старый склеротик… Я ж это… – он порылся во внутреннем кармане пиджака, достал небольшой сверток. – Зубы ж ей с собой не положил, в спешке-то ночью забыл совсем… Вот она и не ела ничего…

– Она хотела, но потом про борщ услышала и снова расстроилась…

– Про борщ?

– Ну да, тут в обед борщ давали, так она…

– Поди, ревела белугой и за нас с Жерехом жалилась? – он встрепенулся, хмыкнул, заговорщически подмигнул Сание. Та, чуя подвох, неуверенно кивнула. – Я тебе, доча, расскажу сейчас!

Он встал, присмотрелся к спящей жене, осторожно подвинул стул ближе к кровати Сании.

– Веруша – она ж как дите малое… Готовить страсть как не любит, но всегда затевается… Хозяюшка же… Живем с ней уже сорок лет без малого, и всегда заведет стряпню, да и устанет – меня зовет. Я ж полжизни в море проболтался, она-то думает, что моряк я, а я – кок! Так на работе надоедало кашеварить – не поверишь, дома даж суп себе не наливал… Она и знать не знает, что я завсегда в ее пюре масло топленое с молоком добавляю… А с борщом вообще петрушка. Борщ любит, а капусту не ест. Дак я, как она борщ собирает, кручусь поблизости, спроважу ее на диванчик, и доводочку потом делаю… Капустку квашеную на мясорубке кручу – и она ее не чует. И на зуб ей ничего нелюбимого не попадает… Ну сама посуди, какой борщ без капусты?

Он негромко рассмеялся, пораскачивался на стуле, потирая ладонями грубую брючную ткань на коленях. Потом резко хлопнул по ним и поднялся. Сдвинул стул обратно к кровати жены, обернулся и шепотом попросил:

– Скажу ей, что племяшка еды на неделю наварила, пусть не волнуется… Ты уж не сдавай меня, доча, ладно?

Сания, улыбаясь, кивнула. Борщ она терпеть не могла с детства. Из-за капусты.

 

Поделиться прочитанным в социальных сетях:

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *