Саша Кругосветов 03.09.2018 Не проспать страну: пепел Кондопоги стучит в наши сердца

Это было в начале 60-х. В конце сентября мы с товарищем уехали на неделю в Карелию.

Поезд прибыл в Петрозаводск в пять утра, через два часа на «Метеоре» мы уже направлялись в поселок Великая Губа. Оттуда собирались пройти по северному побережью Онеги, посетить несколько деревень, увидеть деревянные церкви, которых не было в туристических справочниках, сделать зарисовки.

Впечатления были странные. Недавно здесь ещё текла жизнь. Люди занимались рыболовством, пушным промыслом, имели огороды, скотину, птицу. Теперь все ушли. Такое впечатление, что это было совсем недавно. Привели в порядок крепкие ещё дома, помыли полы, привязали к причалам лодки – и ушли. Мы бродили в тишине по пустым улицам брошенных деревень, заходили в пустые церкви, фантастически красивые, летящие деревянные храмы, расположенные на вершинах пригорков и холмов. Удобная для жизни, обжитая планета русского Севера, почему-то оставленная людьми.

Под вечер в одной из таких деревень у самой воды мы нашли баню по-чёрному. Внутри прибрано, рядом аккуратно сложены дрова – видимо для таких, как мы, случайных путников.

Переночевали в бане, а наутро двинулись дальше. Глубокие колеи залиты водой. На дороге – ни человека, ни машины. Холодно, накрапывает дождь, до ближайшей деревни больше пятнадцати километров. Там, нам говорили, сохранилась кузница XIX века с горном и мехами. И люди живут. Как они там живут вдали от всего мира, по дороге ведь не проехать. Слышен вой волков. Решили – все равно пойдём. Сентябрь – вряд ли в это время волки нападают на людей. Взяли в руки палки – смешно, конечно, а что ещё оставалось делать?

Всю дорогу нас сопровождали белые грибы, выстроились на обочине, как оловянные солдатики, и отдавали честь. Никто не собирает грибы. Может, потому что жильё далековато. Эх, собрать бы да привезти в Ленинград – так ведь не довезти. Какая красота! Ложились между грибами и плакали от счастья.

Добрались наконец до посёлка, поговорили с жителями, нашли кузницу на краю деревни. Ворота настежь, инструмент, наковальня, горн, меха – всё на своих местах. Немного поржавело, лежит нетронутое со времен царя Гороха.

Ночевали в Доме колхозника в Великой Губе в большой комнате на десять мест. Рядом – водители и другой довольно брутальный командировочный люд. Кто-то пьёт чай, кто-то сушит над буржуйкой грибы. Наконец-то  тепло и постели с чистым бельём, можно помыться и одежду просушить. Позади длинный путь, много впечатлений. Теперь спать. Завтра утром – в Петрозаводск.

Проснулись мы от грохота и рёва, было ощущение, что рядом проходит танковая колонна. Оказалось, это храп. Апоплексичного толстяка уже разбудили соседи и строго предупредили. Только уснули – вся история повторилась. Так было несколько раз. Под утро виновника, который уже плакал от обиды и отчаяния, выпроводили в какой-то чулан.

В Петрозаводск приехали рано. Впереди был целый день, решили на перекладных добраться до Кондопожской церкви Успения Пресвятой Богородицы постройки 1774 года.

Вот что писал о ней академик Ополовников: «Нет ей равных среди деревянных шатровых церквей. Единственная в своем роде, эта церковь – лебединая песня народного зодчества, пропетая с такой силой, что после нее любой звук кажется слабее и немощнее».

В пятидесятые годы церковь прошла реставрацию. Летом 1960 была взята под государственную охрану, стала филиалом городского краеведческого музея. 42 метра высотой, самое высокое деревянное строение Карелии.

Когда-то рядом с Успенской церковью стояли ещё два деревянных здания, которые исчезли в советское время. Шатровую колокольню разобрали в 1930, Зимнюю церковь Рождества Богородицы – в 60-е годы, мы её уже не застали. Успенская церковь осталась одна.

 

Поездка в Карелию произвела на меня очень сильное впечатление и, возможно, незаметно повлияла на всю мою дальнейшую жизнь.

Впоследствии я узнал, что все эти замечательные церкви, которые нам удалось увидеть на берегу Великой Губы, сгорели. Возможно, здесь не было злого умысла. Туристы зимой заходили в неохраняемые церкви погреться, разводили костры, уходили… А церкви потом сгорали.

Кто тогда об этом думал? О каких-то безымянных церквях в брошенных деревнях. При Хрущеве было уничтожено множество храмов по всей стране, в том числе в Ленинграде: храм на Греческой площади (снесен в 1962 как «малохудожественный»), Троицкий собор в Стрельне (взорван в 1960). Я сам был свидетелем взрыва и расчистки развалин Спаса на Сенной в 1961.

О кузнице мне сказали, что она сохранилась – перенесена в Кижи. Возможно, сохранилась совсем не та, не «наша» кузница. Позже я побывал в Кижах, мне показалось, та же самая – та, что видел раньше. Так что неизвестно… Но Кондопожская-то церковь жива!

Всю жизнь у меня продолжался роман с Успенской церковью. Часто вспоминал о ней, показывал друзьям зарисовки. Очень хотел показать эту церковь жене. В начале 2000-х нам довелось доехать до Петрозаводска, оттуда добрались до Кондопоги. И церковь нашли. Впоследствии в книге «Светящиеся ворота» я написал об этой поездке, как бы обращаясь к жене:

«Деревянная церковь XVIII века. Я позабыл дорогу к ней. Долго блуждали мы по заливчикам и берегам недалеко от маленького карельского городка. И все-таки нашли её. Потемневшее дерево. Чёрное серебро осиновой щепы на крышах, куполах и скатах. Ветхие лестницы. Убогий алтарь. Он пел нам какую-то незнакомую и непонятную песню из далёкого прошлого нашей страны.

Озадаченные, мы вышли из церкви. Отошли немного. Потом обернулись, чтобы ещё раз взглянуть на неё перед отъездом. Церковь стояла в конце полуострова с крутыми берегами. Опять услышали тихое пение – кто это мог петь, чье это было пение? И тут мы всё увидели и поняли. Церковь слилась с крутыми косогорами берегов, падающими к узеньким пляжам огромного, как море, уходящего вдаль северного озера. Стройная, неестественно высокая, она продолжала эти берега. На наших глазах она взлетала. Будто мы стали свидетелями вознесения к небесам, Успения Святой Девы Марии. Нет, архитектура – не «застывшая музыка». Вовсе не застывшая – мощная, очень живая музыка. Вместе с которой мы улетали к небесам. Вместе с Успенской церковью. Вместе с тобой, дорогая».

 

10 августа 2018 года Успенский храм поджёг пятнадцатилетний подросток, называющий себя сатанистом. Никакого сожаления или раскаяния он, судя по всему, так и не почувствовал.

Церковь сгорела. Вместе с ней погибла часть всех нас.

Церковь стояла на удивительно удачно выбранном месте, напоминая свечу у алтаря величественной Онеги. Не запертая в резервацию музея, она обращалась к нам: «Смотрите, люди! Здесь жиёет Господь, здесь Рай на Земле, здесь последнее место, где ещё жива святая Русь…»

Кто бы ни сжёг её – по неосторожности или злому умыслу, он совершил чудовищное преступление.

 

Возникают вопросы. Почему не было сторожей, средств пожарной защиты и сигнализации? Кто вообще отвечал за охрану памятника культуры – краеведческий музей, Православная Церковь, которая проводила там службы, или Министерство культуры? Почему пожарные машины прибыли без воды? Как защищены другие памятники русской культуры? Почему достаточно появления одного малолетнего фрика с канистрой – и нет уникального памятника культуры, истории, зодчества, свидетеля и выразителя духовной жизни наших предков?

Но есть и совсем другие вопросы: почему появляются такие мальчишки, для которых плёвое дело – сжечь памятник архитектуры, построенный нашими талантливыми пращурами? Почему в школах и вузах процветает АУЕ, почему банда подростков в Таврическом избивает прохожих? Не мы ли, взрослые, сами в этом виноваты? Увлеклись тотальным либерализмом, идеями детей травы и цветов, акционизмом, защитой несчастных «Пусси Райотс», восхвалением группы «Война», необыкновенным творческим посылом людей типа Петра Павленского. Сами создаём популярность всяким Лесли и Рыбкам, аплодируем Гнойным и одновременно – Кончитам Вурст, Милоновым и ряженым казакам. Не власти виноваты, не политики.  Это мы так воспитываем детей, мы сами так решили: «Пусть расцветают сто цветов!» Вросли в этот сложившийся растительно-овощной порядок: теперь всё дозволено, пусть все делают что хотят, – это, братцы, и есть свобода.

Вспомнился смешной толстяк из Великой Губы. Ему так хотелось спать…

Мы тоже спим. Не только спим – храпим. Устрашающий храп несётся по континентам, ввергает в трепет жителей Земли.

И с нами шли к Голгофам под знаменами

Отцы за ним, – как сладкое житье…

Пусть нам простятся морды полусонные,

Мы дети тех, кто недоспал свое.

Мы спать хотим…» (Коржавин)

 

Пепел Кондопоги стучит в наши сердца. Просыпайтесь, люди!

Настало время собирать камни. Прохрапим наше великое прошлое. Проспим и страну, и детей, будущее России. Пора просыпаться.

Пресс-служба ИСП

Опубликовано 13.09.2018 в 20:16 в рубрике Писательский блог.