Саша Кругосветов «Уходят шестидесятники»

Ушли шестидесятники. Нет А. Гладилина, В. Аксенова, Б. Окуджавы, В. Войновича, Н. Коржавина, А. Галича.

Шестидесятники начинались повестью Анатолия Гладилина «Вечная командировка», вышедшей отдельной книгой в 1962-ом. Талантливые, молодые авторы, – хозяева мира, как назвал их Ярослав Смеляков, – ворвались в литературу, чтобы поклонникам железобетонного сталинизма противопоставить стремление к открытому, более свободному миру. Поколение шестидесятников ушло – возможно, вместе с Гладилиным. Не так давно – 24.10.2018 года. Через месяц после выхода Репетиции в среду.

Среди шестидесятников были также музыканты, художники, философы, техническая интеллигенция – как тогда говорили: физики и лирики.

В Париже на 86-м году жизни умер художник Борис Заборов, начинавший свой творческий путь в конце пятидесятых и равно принадлежавший белорусской, русской и французской культурам.

Комиссары в пыльных шлемах склонились молча. Гладилин и его спутники, в том числе и Борис Заборов, – каждый из них, несомненно, был знаковой фигурой русской культуры – ушли в вечную командировку.

 

Борис родился в Минске в 1935-ом, учился там же в художественном училище, потом – в институте имени И.Е Репина при Академии художеств в Ленинграде и в институте имени В.И.Сурикова в Москве.

«Моя бабушка рассказывала, – объясняет Б. Заборов, – где-то в здешних местах, недалеко от Витебска есть деревня Заборье, там жили наши предки и оттуда наша фамилия. Для моего отца в жизни существовали только кисти, краски и холст. Он часто рисовал и даже не задумывался над тем, что рисовал. Для него важен был сам процесс. Если говорить на чистоту, и я такой же. Наверное, у всех художников, когда они работают, происходят в мозгах одни и те же процессы. Но результаты получаются разные.
Спрашиваете о влиянии отца? Ну, если и я, и мой брат Михаил, он живёт в Иерусалиме, стали художниками, значит или гены сработали, или, знаете, как создаются профессиональные династии – никто нас не заставлял, сами втянулись».

Жизнь Б. Заборова в искусстве делится на до- и постэмигрантскую. В Беларуси и в СССР он к 45 годам – к моменту отъезда на запад в 1980-м – стал известным театральным художником и одним из самых популярных книжных графиков, два десятилетия иллюстрируя не только отечественную и зарубежную классику, но и произведения своих друзей в Минске, в том числе – Василя Быкова. Среди наиболее известных работ советского времени – иллюстрации к шекспировским сонетам и Королю Лиру, к Сказкам Уайльда, к пушкинской Сказке о царе Салтане и Кроткой Достоевского. И если книги Шекспира, Уайльда и Пушкина выходили в Минске, то Кроткая с иллюстрациями Заборова была изданы в Дрездене. К тому времени его работы отмечены наградами международных выставок книжного искусства в Лейпциге и Дрездене.

 

Вспоминаю свой первый летний отпуск после окончания  института в 1964-ом. Мы с друзьями едем на юг; кто-то определил – в Алупку, вот мы и потянулись в Алупку. Там познакомились с ребятами из Театрального, с художниками. Познакомились с Игорем Добролюбовым, белорусским режиссером, – теперь он народный артист Белоруссии – снимал тогда фильм «Иду искать». Там же мы встретились с семьей Заборовых.

Центром нашего притяжения оказалась мастерская художника из Ленинграда Якова Александровича Басова. Его уютный дом из ракушечника, с итальянским двориком, располагался недалеко от самого западного алупкинского пляжа, как раз над знаменитыми тремя кипарисами, веером наклонявшимися в сторону моря. Яков Александрович – крупный интересный мужчина в возрасте – раньше писал маслом унылые совковые картины, в точности так, как того требовал соцреализм. Перебравшись в Крым, начал писать акварельные пейзажи, работал на пленэре, ходил в горы, встречал рассветы.

К нему приезжала на отдых его приемная дочь, очаровательная Ирина, несомненная звезда Алупки. Она выросла на море. Прекрасно плавала. Поэтесса и дочь репрессированного поэта Бориса Корнилова, автора знаменитой «Песни о встречном». Чувственная, живая, лукавая, за ней всегда ходили толпы поклонников.

Тогда она отдыхала в Алупке с маленькой дочерью Мариной и мужем, Борисом Заборовым, очень перспективным – в то время белорусским – художником.

Оба, Ирочка и Борис, – молодые, красивые, сильные, талантливые, жадные до жизненных впечатлений; вокруг них – водоворот людей и событий. Это была счастливая пора.

Как мы тогда проводили время! Купались в шторм среди опасных скал, вытаскивали канатом из бушующих волн тех, кто не мог выбраться, катались с огромного камня рояль, куда нас вначале выбрасывала волна, а потом отпускала, и мы соскальзывали к берегу по пологой его части. Брали мясо, овощи, лед и по пешеходной тропе (тогда еще не было фуникулеров) забегали (молодая кровь бурлила – именно не шли, а забегали) на Ай­Петри – делать шашлыки и встречать рассвет.

Наблюдали богатырские игры местных ныряльщиков. Они устраивали парные соревнования, кто дольше просидит под водой: один из пары сидел на глубине три­четыре метра, держась за камень, второй носил ему воздух и передавал рот­в­рот.

Теплая дружба с Борисом и Ириной сохранялась много лет, а встречи в летней Алупке превратились в приятную традицию.

 

Две части жизни Бориса Заборова – советская и парижская. Обе счастливые, состоявшиеся. Правда, советская – только внешне, поэтому он однажды решился резко изменить судьбу.

– До сорока шести лет вы были отличным книжным графиком, и все это время вторичность профессии вас угнетала? – спрашивает его Ольга Кабанова, корреспондент Огонька.

– Да, именно вторичность жанра, зависимость его от литературного текста. Я же хотел быть и сочинителем, и режиссером, и исполнителем. Именно по этой причине и моя работа в театре смущала. Это не то, к чему я был устремлен.

Но уехал он, конечно, по другой причине.  Что мешало творческому человеку в Советском Союзе? Борис отвечает: «Лицемерная, жестокая, насквозь пропитанная ложью идеология, вторгающаяся безнаказанно и нагло не только в творческую жизнь, но и в жизнь частную. Я всегда ощущал ее удушающую руку на своем горле. Спасаться надо было бегством».

В октябре 1980-го Борис Заборов, его жена Ирина, сын Кирилл и дочь Марина прибыли в Вену, в мае 1981-го – в Париж.

«С первых минут встречи с реальным Парижем на перроне Северного вокзала, – писал впоследствии Борис, – я почувствовал, что не столько этот город для меня чужой, сколько я ему чужд.

Я – непрошеный гость на чужой территории. Собственно, с какой стати я мог себя чувствовать своим в городе, где не было моего детства и юности, где, иначе говоря, не было того периода личной истории, который порождает в нас чувство причастности.

В это тревожное время в моих глазах, словно застланных туманом, Париж терял свои очертания – как изображение на недопроявленной фотографии. И, напротив, прошлое стало единственной реальностью, чувственной, ясной и осязаемой: я бродил часами по его просторам, по дорогам молодости…

Всякий раз, открывая потайную дверцу в этот безмолвный мир, я встречаюсь с устремленными на меня глазами. В них – выражение странного ожидания и укора, которые волнуют и тревожат меня. В сосредоточенном и внимательном взгляде я чувствую призыв к диалогу. И я принимаю вызов».

В годы учебы в Академии художеств, да и позже, он работал с живой моделью – так, как это делали художники на протяжении веков.
В Париже Борис Заборов сделал своей моделью старую фотографию. Эти два опыта позволили ему «утверждать о совершенно различных не только методах в работе, но и ментальных нагрузках сознания». Художник объясняет это так:

«Мой профессиональный технический арсенал и метод работы по определению связаны с современным искусством, ибо родились в постфотографическую эпоху, в период осознания феномена, имя которому – фотография. К тому же, непоправимое одиночество безымянного персонажа, которое я чувствую, глядя на старую фотографию, сродни состоянию человека в современном мире, в котором невероятный прогресс в области коммуникаций, оставил ещё в большем одиночестве отдельного человека».

Сегодня в европейском реализме художник из Беларуси Борис Заборов, – фигура первого эшелона – известный мастер, гиперреалист, оформитель ряда спектаклей. Но в 1980-м, когда он эмигрировал из СССР, коллеги клеймили его на все лады и рассылали доносы.

В Париже к Заборову с первых работ пришли слава и внимание галеристов. Его полотна оценивают в десятки тысяч евро и выставляют в лучших музеях мира. Каждая выставка его живописи – событие. Он создавал костюмы к постановкам в главном парижском театре «Комеди Франсез». В израильском городе Хайфа установлен Памятник письменности – это тоже работа Заборова; его живописные полотна экспонируются в публичных коллекциях Эрмитажа, галерее Альбертина в Вене, в музее города Дармштадт в Германии и многих других музеях мира. С 2008-года в галерее Уффици во Флоренции, собирающей портреты с XVI века, наряду с автопортретами Венецианова, Брюллова, Шагала, представлена самая известная картина Бориса Заборова «Автопортрет с моделью».

Много лет мы не виделись и не переписывались – эти годы я жил словно в шахте под землей, – работал на закрытом предприятии, срок секретности истекал только в начале девяностых. В девяностые же появилась возможность свободно покупать валюту и ездить за рубеж.

Зима 92-го, мы с женой в Париже. В справочнике нахожу двоих Заборовых. С первого раза дозваниваюсь и попадаю на Бориса. Сколько лет прошло – почти полжизни. Мы уже не те молодые парни, которым легко было забежать по крутой горной тропе на Ай-Петри; мне – 51, Борису – 57. Нас с женой пригласили к Заборовым на французский обед, потом пошли на спектакль «Комеди Франсез», поставленный Анатолием Васильевым и оформленный Борисом, гуляли по Парижу, заглядывали в ресторанчики. Я смотрю на них: будто и не было двадцати с лишним лет, брутальный Борис и красавица Ирина – такие, как прежде, ничем не отличаются – та же молодость в сердце, та же жажда жизни. Борис – известный художник; мэрия Парижа выделила ему отдельный участок с домом-студией. Я тоже немалый путь прошел, а мы – будто вчера расстались. Борис задорный, энергичный, – юноша бледный со взором горящим – возит нас на Хонде. Манера вождения – спортивная, вполне в его характере. Спрашиваю: «Почему Хонда?» «А какую машину брать? Мерседес – машина гангстеров и буржуа».

 

В фильме «Сонет» мы видим Б. Заборова в новом качестве – перед нами философ, стремящийся постичь тайну мироздания. Вот часть текста пригласительного билета: «…В юности мне довелось познакомиться с гипотезой, представляющей Вселенную, как своего рода зеркальную сферу. Если позволить воображению сделать видимым отражение в этом космическом зеркале – и при этом двигаться со скоростью, превышающую скорость света – то можно стать живым свидетелем сотворения мира и всей многотысячелетней истории земной жизни…

Эта гипотеза и сегодня остается для меня самой волнующей. Фантазия или недоступная разуму реальность – какая разница… Моя художественная идея и многолетний опыт художника тесно связаны с феноменом отражения. Анонимный мир людей, некогда отраженный и уловленный объективом фотокамеры, живёт в бесконечном множестве семейных альбомов. Я собираю их повсюду. Проявленные благодаря чуду фотографии, эти отражения сохранили для нас с бескомпромиссной точностью лица, костюмы, быт людей, давно ушедших. Из своего зазеркального небытия они смотрят на меня с укором, тревожа воображение. Об этом мой фильм…»

Борис, уже признанный французский мастер, приезжал в Россию и выставлялся в Петербурге и Москве. Мы бродили по Васильевскому острову, вокруг Академии художеств, – его тянуло к местам, где он когда-то учился и был счастлив.

На родине Б. Заборов тоже бывал несколько раз. Впервые после эмиграции – в 1994-м. Художника пригласили от Минкультуры Беларуси на мероприятия к 100-летию Марка Шагала: «Воистину сюрреализм нашей эпохи… Уезжая из Беларуси навсегда (в чем не было ни малейшего сомнения), я, лишенный гражданства за 14 лет до того, был приглашен почетным гостем на родину. Из меня лепили звезду с не меньшим энтузиазмом, чем “бегущую крысу с тонущего корабля” в дни отъезда из Минска».

На ужин в бывшем люксе для партийной элиты Б. Заборов собрал всех знакомых художников, в том числе своих бывших гонителей – объяснил это так: «Именно они сделали для меня то, чего не могли бы сделать друзья всем скопом…»

 

В сети мне встретилось мнение, что Б. Заборов эксплуатирует одну и ту же форму, что вид затертой фотографии можно придать картине и с помощью компьютера. О многих так можно сказать. Один и тот же прием использовали Моне, Гоген, Сёра, Сезанн… Разве дело в форме? Человек тянется к измененному сознанию, – к эйфории, сну, слезам, смеху, мурашкам по спине, – помогающему вырваться из рамок повседневности, взглянуть на свою жизнь иными глазами. Изменение сознания могут вызывать музыка и живопись, если это талантливо сделано. Я вижу обычную собаку под дождем на картине Заборова, инвалида в коляске, старую женщину, рассматриваю лужи, разводы грязи и дождя, – в этом есть магия, ком подступает к горлу, – я чувствую себя таким же богооставленным, как эти собака, инвалид, женщина.

 

В 2018-м флорентийская Академия изящных искусств избрала Бориса Заборова почетным академиком – первым из рожденных в Беларуси. Этим событием завершается автобиографическая книга художника «То, что нельзя забыть», изданная петербургским издательством «Вита Нова».

 

Ушел близкий многим из нас человек. Есть еще шестидесятники?

Много ли таких, кто подобно Борису может, не кривя душой, сказать: «Желание понравиться всем уничтожает талант»?

Начинаются двадцатые годы третьего тысячелетия. Выдвинут ли они новых людей, которые подобно шестидесятникам оставят след в истории России со знаком плюс?

 

 

 

Опубликовано 18.02.2021 в 10:00 в рубрике Писательский блог.